прогулках верхом ничего для нее не значили в сравнении с отсутствием Роджера. И все же она не любила его. Нет, она его не любила. Молли знала, что Синтия его не любит, и испытывала гнев, когда раз за разом ей приходилось убеждаться в этом. О собственных чувствах Молли не знала. Роджер не испытывал большого интереса к тому, каковы они могут быть, тогда как сама жизнь его, казалось, зависела от того, что чувствует и думает Синтия. Молли безошибочно читала в сердце своей сестры и знала, что Синтия Роджера не любит. Молли готова была плакать слезами горького сожаления о неоцененном сокровище, лежащем у ног Синтии, и это было бы бескорыстное сожаление. Это была та самая извечная пылкая нежность:

Не проси о луне, мой любимый,

Я тебе ее дать не могу.

Любовь Синтии была луной, к которой стремился Роджер, и Молли знала, что она далека и недостижима, иначе напрягла бы все силы сердца, чтобы дотянуться до нее ради Роджера.

«Я — его сестра, — говорила она себе. — Те давние узы не разорваны, хотя он слишком поглощен Синтией, чтобы говорить о них сейчас. Его мать называла меня Фанни, и это было словно удочерение. Я должна ждать, наблюдать и смотреть — не могу ли я сделать что-нибудь для своего брата».

Как-то раз леди Харриет приехала навестить Гибсонов или, скорее, миссис Гибсон, которая была по-прежнему ревниво озабочена тем, чтобы кто-нибудь, кроме нее, не счел себя состоящим в близких отношениях со знатным семейством или хотя бы посвященным в его планы. Мистер Гибсон мог знать столько же, сколько и она, но его профессия обязывала к сохранению тайны. За пределами семейного круга она предполагала соперника в мистере Престоне, и он, зная об этом, с азартом поддразнивал ее, изображая посвященность в семейные планы и деловые подробности, ей неизвестные. В своем доме она ревниво относилась к тому расположению, которое леди Харриет явно возымела к ее падчерице, и исподтишка изобретала способы ставить преграды на пути слишком частого общения между ними. Эти преграды напоминали рыцарский щит из старой сказки, золотой с одной стороны и серебряный — с другой, который видели два путника, приближаясь к нему с противоположных сторон. Только леди Харриет видела ровное и яркое золотое сияние, а бедная Молли — лишь тусклый и тяжелый свинец. Леди Харриет говорилось, что «Молли нет дома; она будет очень жалеть, что разминулась с вами, но она должна была повидаться со старыми друзьями своей матери, которых ей не следует забывать: как я ей сказала, постоянство — это все. Ведь это у Стерна, по-моему, сказано: „Своих и своей матери друзей не забывай“. [73] Но, дорогая леди Харриет, вы ведь дождетесь ее, правда? Я знаю, как вы ее любите. Я даже, — добавляла она с притворной игривостью, — иногда говорю, что вы приходите больше для того, чтобы повидать ее, чем вашу бедную старую Клэр».

А Молли перед тем было сказано:

— Сегодня утром здесь будет леди Харриет. Я не могу допустить, чтобы в это время пришел кто-то еще. Накажи Марии, чтобы она говорила всем, что меня нет дома. Леди Харриет всегда надо так много рассказать мне! Дорогая леди Харриет! Я знала все ее секреты с тех пор, как ей было двенадцать лет. Вы обе не должны нам мешать. Она, конечно, попросит позвать тебя, просто из вежливости, но, если ты придешь, ты только помешаешь нам, как это было в прошлый раз. Мне неприятно это говорить, но, по-моему, это было очень навязчиво.

— Мария сказала мне, что она просила позвать меня, — сказала Молли.

— Недопустимо навязчиво, — продолжала миссис Гибсон, почти не замечая, что ее перебили, и лишь воспользовавшись этим, чтобы усилить свое порицание, пропуская мимо ушей объяснение Молли. — Я считаю, что на этот раз должна оградить ее светлость от возможности такого вторжения, позаботившись, чтобы тебя, Молли, не было дома. Лучше сходи на ферму Холли и узнай, почему так и не прислали сливы, которые я заказывала.

— Я схожу, — вызвалась Синтия. — Для Молли это слишком далеко. У нее была сильная простуда, и она еще не совсем оправилась после этих двух недель. Я люблю далекие прогулки. А если ты хочешь убрать Молли с дороги, мама, то отправь ее к сестрам Браунинг. Они ей всегда рады.

— Я никогда не говорила, что хочу «убрать Молли с дороги», Синтия, — ответила миссис Гибсон. — Ты всегда выражаешься в такой преувеличенной, я бы даже сказала, вульгарной манере. Молли, милая моя, не может быть, чтобы ты меня так неправильно поняла. Это только ради леди Харриет.

— Я боюсь, что не смогу дойти до фермы Холли. Это очень далеко. Папа мог бы передать им. Синтии совсем не нужно идти.

— Ну что ж! Я никогда ни от кого не требую делать что-то через силу. Ладно, придется обойтись без варенья из этих слив! Может быть, ты и в самом деле сходишь повидаться с мисс Браунинг? Можешь побыть у нее подольше — ты знаешь, как ей это приятно. И спроси от моего имени: прошла ли простуда мисс Фиби? Они были подругами твоей матери, дорогая, и я ни за что не допущу, чтобы ты прервала старые дружеские связи. «Постоянство превыше всего» всегда, как ты знаешь, было моим девизом, и память об умерших следует хранить постоянно.

— А куда мне пойти, мама? — спросила Синтия. — Хотя леди Харриет и не так благосклонна ко мне, как к Молли, скорее совсем наоборот, однако она может спросить обо мне, так что уж лучше уйти от греха подальше.

— Верно, — задумчиво произнесла миссис Гибсон, не замечая насмешки в словах Синтии. — Гораздо менее вероятно, что она пошлет за тобой, дорогая. Я думаю, ты можешь, пожалуй, остаться дома. А можешь пойти на ферму Холли — мне все-таки так хочется этих слив! Или можешь побыть здесь, в столовой, знаешь ли, чтобы успеть изящно накрыть на стол, если она надумает остаться ко второму завтраку. Дорогая леди Харриет так непредсказуема! Мне не хочется, чтобы она думала, будто мы делаем какие-то особые приготовления, потому что она осталась. «Элегантная простота, — говорю я ей, — вот к чему мы всегда стремимся». Но все-таки ты могла бы поставить парадный сервиз, принести цветы, узнать у кухарки, что у нее есть к обеду такого, что можно было бы подать к завтраку, и устроить все так, чтобы это выглядело и привлекательно, и impromptu, [74] и естественно.